ЧАСТЬ II "ЖИЗНЬ, ОТДАННАЯ НЕБУ"
Глава восьмая

   Петербург встретил Николая Николаевича дождиком и туманом.

   — А мне, — вспоминал он, — даже ливень ряда мелких и крупных неприятностей, сразу обрушившихся на меня, был нипочем! Я в Петербурге! Нелегко он достался. Много пришлось преодолеть трудностей, сомнений, предрассудков, не говоря об отчаянной внутренней борьбе. Часто вопрос «быть или не быть?» принимал трагический характер. Но я вышел из всего этого победителем!

   В Петербурге Поликарпов остановился у друга Шаронье Ивана Васильевича Грудкова.

   — Иван Васильевич мой старый друг, — сказал Николаю на прощание Шаронье. — Он тебя приютит на первое время, а там видно будет. Человек он маленький— библиотекарь, влюблен в свое дело, а любовь, когда она чиста и бескорыстна, делает человека большим...

   С трудом разыскал Николай Николаевич домик на Шадринском проспекте, в котором жил Иван Васильевич Грудков. Он с женой и внуком Васей занимал квартирку из трех маленьких комнатушек. Одну из них Иван Васильевич отвел Поликарпову.

   По счастливой случайности Вася оказался студентом третьего курса Петербургского политехнического института, куда собирался поступить Николай Николаевич.

   Потекли дни, недели, полные новых ощущений, радостей и огорчений.

   Трудно было привыкнуть к петербургским масштабам, шуму, движению. Вася взял шефство над Николаем Николаевичем.

   Знакомство со всеми красотами и чудесами северной столицы Российской империи первое время отвлекало Николая Николаевича от занятий в институте. Эрмитаж с его сокровищами, архитектурные памятники вызывали в нем стремление работать, создавать, творить, познать тайные законы линии, формы, вдохнуть в них жизнь, энергию, движение.

   Лидия Николаевна, приехавшая раньше брата в Петербург для поступления на Бестужевские курсы, снимала комнату на том же Шадринском проспекте. С вечера они шли на всю ночь дежурить к Мариинскому театру в надежде получить талончик на покупку дешевого билета.

   Постепенно занятия в институте целиком поглотили Поликарпова. Он допоздна засиживался в библиотеке и спустя некоторое время прочно занял место одного из самых эрудированных и успевающих студентов института.

   Незаметно пролетело время.

   Поздним вечером возвратился однажды Николай Николаевич из библиотеки. В своей комнате он застал Василия Грудкова.

   — В поте лица хлеб добываешь? Скучное занятие. А я вот с новостью к тебе пришел. Как тебе известно, я в свое время учился в Киевском политехническом институте. Там же штудировал науки и сын профессора Киевского университета Сикорский.

   — Не тот ли Сикорский? — воскликнул Николай Николаевич.

   — Да. Тот. Он сам научился летать и на биплане собственной конструкции победил всех своих соперников во втором соревновании военных самолетов. Сейчас он здесь, в Петербурге. Встретил его вчера. Приехал он по вызову. Работает на Русско-Балтийском машиностроительном. Мастерит нечто колоссальное.

   — Что именно?

   — Не сказал. Пока, мол, секрет. Но от друзей я узнал, что Сикорский строит четырехмоторный аэроплан.

   — Четырехмоторный?! Ведь за границей строят только одномоторные! Василий усмехнулся.

   — Представляешь скандал, когда этот аэроплан шлепнется всеми четырьмя...

   — А может, не шлепнется?

   — Обязательно шлепнется. Общее мнение.

   Действительно, мало кто верил тогда, в 1912 году, в «разумную затею» Сикорского. Даже специалисты считали, что если самолет и поднимется в воздух, то уж при посадке обязательно разобьется.

   Мрачные прогнозы не оправдались. Четырехмоторный «Русский Витязь» легко оторвался от земли и проявил удивительные для того времени летные качества. Он спокойно держался в воздухе при одном выключенном моторе. Пассажирам разрешалось передвигаться в кабине, которая была закрытой и отделялась дверью от кабины пилота и его помощников.

   Николай Николаевич торжествовал. Вася пожимал плечами: цыплят по осени считают.

   — Это еще что такое? — удивился Василий, обнаружив однажды в комнате Николая Николаевича стопку книг.

   — Жуковский, Чаплыгин, иностранные журналы! Тебе мало своих учебников? Мы — будущие инженеры-практики, люди земные. Пусть другие витают в небесах, а нам с тобой нужно твердо стоять под луной. Мне уже предлагают теплое местечко на инструментальном заводишке. Буду мастерить пилы, топоры и прочую рухлядь. Дело хлебное.

   — Не единым хлебом жив человек, — улыбнулся Николай Николаевич.

   — Хлеб с маслом и ветчиной, конечно, лучше, — парировал Василий. — Вот это самое масло к хлебу я и получу у себя на заводе. Дело новое, задумали его известные воротилы, с ними не пропадешь. Они уже и тебя приметили. Глаза у них острые. Кончишь институт — место тебе обеспечено, почетное и денежное. Налегай на прикладную механику, остальное отбрось в сторону. Жуковского и Можайского из тебя не получится. Ты — механик.

   — Александр Федорович Можайский, — возразил Николай Николаевич, — был потомственным моряком, окончил с отличием морской кадетский корпус, водил суда в Балтийском море и полярных водах и все же находил нужным изучать механику, начертательную геометрию, геодезию, иностранные языки и ряд других наук. Кроме того, он был талантливым живописцем. Его ожидала блестящая карьера.

   — А он ею пожертвовал, — перебил Николая Николаевича Василий, — оставил выгодную казенную службу и занялся созданием летательной машины. Все это я знаю.

   — А что, по-твоему, побудило его решиться на такой шаг?

   — Вероятно, погоня за славой.

   — Ошибаешься. Послушай, что он писал: «Я желал быть полезным Отечеству и решил заняться разработкой моего проекта, для чего я оставил место своего служения, отказался от другого, тоже выгодного по содержанию и карьере».

   — Так вот почему ты отказываешься от выгодной службы! — усмехнулся Василий. — Можайский! А все-таки первыми построили аэроплан и поднялись на нем в воздух братья Райт.

   — Ничего подобного. Можайский за двадцать лет до братьев Райт сконструировал первый в мире самолет.

   — Квасной патриотизм!

   — Есть свидетели.

   — Знаю, читал.

   — Кстати, ты слыхал, что при корабельно-строительном отделении нашего института открываются курсы воздухоплавания? Руководить ими станет знаменитый ученый профессор Боклевский. Я знаю, что с Боклевским будет нелегко, он придирчив и требователен. Но я обязательно пойду на курсы. Там и летать обучусь!

   — Бросить механическое отделение ради какой-то химеры: наука о воздухоплавании у нас в зародыше, мы в ней еще только плаваем. Ничего эти курсы практически тебе не дадут!

   — А я и не думаю уходить из механического.

   — Неужели совмещать собираешься?

   — Собираюсь.

   — Совмещать! Не говори глупостей, — вспылил Василий. — Переходишь на третий курс. Тебе придется и так денно и нощно работать, чтобы проскочить. Здесь сплошь и рядом просиживают по два года.

   — Попробую.