Глава четвертая

   Осень в том памятном для Николая году выдалась на диво красочной. Уже стоял октябрь, а небо было по-августовски синее, прозрачное. Только дни стали короче, ночи потемнее, и уже не жгло, а ласково грело чуть потускневшее солнце.

   Коля не жалел красок, чтобы запечатлеть в своем альбоме нарядный убор последних дней затянувшегося лета. За этим занятием его и застала сестра. Она ввела за руку тщедушного мальчика. На продолговатом лице его с нездоровым румянцем горели под чуть заметными белесыми бровями черные глаза. Коля захлопнул альбом. Встал.

   Мальчики молча смотрели друг на друга.

   — Меня зовут Коля.

   — Меня — Игнашкой.

   — Рисовать умеешь?

   — Нет.

   — Хочешь — научу? Коля открыл альбом. Игнашка потянулся к столу.

   — Клен?

   Коля кивнул головой.

   — Я сразу узнал. Как настоящий. Только...

   Игнашка покосился глазом на разбросанные по столу цветные карандаши, отобрал один, потом второй, третий, склонился над рисунком. Через несколько мгновений клен загорелся всеми цветами радуги.

   — А говорил — не умеешь.

   - Рисовать не умею. Раскрашивать люблю. У меня все змеи разноцветные. Их далеко видно. Под самые облака запускаю. С грузом.

   - Каким грузом?

   - Мышонка раз в небо запустил.

   - Это уж ты выдумал, — вмешалась в разговор Лида.

   - Нет, я не выдумал, — обиделся Игнашка. — Мне за это так попало! Но ничего, я еще и сам полечу. Хочешь, — обратился он к Коле, — я тебя с собой возьму?

   - Да я готов хоть сейчас!

   - Приходи тогда завтра вечером, ко мне.

   — Приду. Обязательно приду. Лида встревожилась.

   - Никуда ты не пойдешь!

   - Не беспокойтесь, — усмехнулся Игнашка, — никуда мы не полетим. Будем только пробовать.

   - Что значит пробовать?

   — Змея запускать. Такого вы сроду не видали. Трехэтажный. Его в руках не удержишь. Дядя Никифор и тот, как увидел, за ухо меня подергал. Правильно сделал, — с трудом удержала улыбку Лида, — вам учиться надо, а не змея пускать.

   - Кому надо, а мне нет. Я уже выучился. Церковно приходскую школу окончил с похвальным листом. А заухо меня Никифор потрепал так, любя, — и Игнашка совсем по-детски рассмеялся.

   Он весело рассказывал о себе, о своих друзьях и близких. Дядя Никифор был его кумиром: шутка сказать — паровозный машинист, водит поезда от Орла до самой Москвы! Как только Игнашке четырнадцать исполнится, возьмет его дядя Никифор с собой в Орел и в Москву. Только ждать долго.

   - А учиться больше не собираешься? — спросила Лида.

   - Собираюсь. Только не в школе и не на батюшку или дьячка, — Игнашка покосился на Колю, — а на машиниста. Я машины люблю.

   - И я, — оживился Коля. Мальчики подружились. О дружбе с Игнашкой Николай Николаевич вспоминал с особенной теплотой.

   «Не было у меня в жизни товарища, с которым бы жил так душа в душу. Нас крепким узлом связало общее жадное желание проникнуть в тайны окружающего нас мира, общее свойство всему удивляться, стремление понять, объяснить себе каждое явление. В природе их было столько непознанных, неразгаданных!

   Больше всего нас волновал вопрос: почему светят звезды, луна?

   Наше воображение и фантазию разжигал Жюль Верн полетами своих героев к таинственному светилу, их приключениями и злоключениями в пути. Как нам самим хотелось испытать все это, поплавать в воздухе!

   Мы соорудили на пустыре «гигантские шаги», использовав для них старое колесо от сломанной телеги. Колесо насадили на столб, привязали к ободу веревки и... Не успел я преодолеть силу земного притяжения и взлететь в воздух, как веревка, за которую я уцепился, оборвалась, и торжествующая земля приняла меня в свои объятия, да так, что у меня долго потом ныли ребра. Пострадал и Игнашка, Упавшее сверху колесо проехало по его ноге. К счастью, он отделался только легким ушибом.

   Но катастрофа не умерила наш пыл. Колесо было водружено на место. Веревки прочно закреплены...

   При каждом взлете мы на какую-то долю секунды испытывали радостное чувство необычайной легкости. Не хотелось «возвращаться» на землю, и мы до тошноты вертелись вокруг столба».

   Занимала друзей и проблема звездного мира. Им с детства твердили, что все создано богом и по воле божьей. Спасибо богу! Но зачем он рассыпал звезды по небу? Почему они светят и не греют? Как добраться к ним? Почему не дал бог человеку крыльев? Сколько увлекательных путешествий и открытий сделали бы Коля с Игнашкой...

   - Грех думать о крыльях. Человеку богом даны ноги. Ему положено ходить, — спохватывался Коля.

   - Почему же ездить па колесах в поезде не грех? Ведь колеса сделал человек, а не бог? — возражал Игнашка.

   «Действительно, почему?» — и Коля пожимал плечами.

   - Раз так, — шептал в ухо Коле Игнашка, — то человек получается сам, как бог: все умеет делать, еще лучше.

   От этой страшной ереси у обоих захватывало дыхание, но мысль о том, что человек создает вещи, до которых бог не додумался, все время смущала их сознание. Разве можно сравнить лошадь с паровозом? Пароход — с какой-нибудь рыбешкой? Птицу — с воздушным шаром?

   Все созданное человеком казалось им куда сложнее, интереснее. Оно двигалось, плавало, летало.

   «Ковры-самолеты», «сапоги-скороходы» уже больше не устраивали мальчиков.

   Из бумаги, картона, фанеры, жести и яичной скорлупы сотворили они «чудо», опрокинувшее их тогдашние понятия о законах движения. Коля помчался разыскивать Богданова.

   - Что случилось? — встревожился тот, увидев взвол нованного Колю.

   - Скажите, возможно ли, чтобы телега, которую вовесь опор несет вперед лошадь, катилась назад?

   - Странный вопрос, — пожал плечами Богданов.

   - Не может, — ответил за него Коля. — А у нас...

   И он уговорил Богданова пойти следом за ним.

   В сарайчике, служившем ребятам мастерской, склонился над корытом с водой Игнашка. Коля молча отстранил его рукой и вынул из корыта странное сооружение.

   На выдолбленной из коры лодочке лежало на проволочной подставке яйцо. Носик был залеплен глиной. Под яйцом дымилась погашенная свеча.

   Богданов с недоумением смотрел на Колю.

   - Одну минуточку, — Коля торопливо зажег свечку и осторожно спустил лодочку на воду.

   Минута, другая. Неожиданно лодочка встрепенулась. Из замазанного глиной яичного носика с шумом вырвалась тоненькая струйка пара. Лодочка попятилась назад, пока не стукнулась кормой о стену корыта. Автором «хитрого» изобретения был Коля. Это ему пришла в голову мысль соорудить «котел» из яичка. Надо было проколоть яйцо, не повредив скорлупки, по- том высосать его содержимое, заполнить образовавшуюся пустоту некоторым количеством воды. Непростое дело!

   «Эта первая конструкция, — вспоминал потом с улыбкой Николай Николаевич, — досталась мне нелегко. Были минуты, когда хотелось все бросить, сломать, по рядом был друг, никогда не унывающий товарищ — Игнашка. Вдвоем мы одолели все трудности и препятствия».

   Не раз в то время мать Игнашки обвиняла своих хохлаток в лени.

   - Вот уже сколько дней не несут яичек. И что с ними случилось? Ума не приложу.

   - Попробовала бы она просверлить иголкой дырочку в ломкой скорлупе, — бормотал Игнашка. — Тогда бы узнала, куда яички деваются.

   Теперь друзья в полную меру пожинали плоды своих трудов. Сам Богданов был поражен. Но он плохо разбирался в технике и не смог объяснить пи себе, ни изобретателям, почему лодочка идет вспять, а не вперед.

   Объяснил Коле и Игнашке это «чудо в яичной скорлупе» паровозный машинист дядя Никифор.

   - От огня, ребятки, вода в вашем «котле» закипела, стала парить. А куда пару деваться? Жмет он на стенки, ищет выхода. Нашел лазейку спереди. Вышиб пробку из глины, вырвался, а сзади бьется об стенку, нет ему выхода, — вот и толкает лодку, и она пятится.

   «Чудо в скорлупе» — первый «реактивный» двигатель, который создал в детстве будущий конструктор чудесных воздушных машин. Дружба с Игнашкой, бесконечные опыты обогащали ум и воображение. Все чаще поднималось у Коли чувство неудовлетворенности занятиями в духовном училище, стремлением большинства преподавателей обуздать детскую фантазию, объяснить все непонятное, таинственное и потому такое увлекательное нудными ссылками на «волю божью».

   Веру во «всемогущего боженьку» мальчику прививали с детства, но в сознание его глубоко запали слова богомольной нянюшки: «На бога, Коленька, надейся, а сам, голубчик, не плошай». Это «не плошай» звучало в ее голосе, куда убедительнее, чем «надейся».

   Но чувство долга, развитое у мальчика еще в раннем детстве, заставляло его добросовестно тянуть школьную лямку.

   В школьном дневнике Коли по-прежнему красовались одни пятерки.