Глава шестая

   Духовное училище закончено блестяще. - Знаю, — Николай Петрович положил руку на плечо сыну, — поповская ряса тебе не по вкусу. Тебе бы гвардейский мундир. — Суровое лицо отца потеплело. Он явно любовался сыном. — Но воителей в нашей семье не было, да и сума у нас для этого тощая, а вас много, придется поступать в духовную семинарию. Там детей служителей церкви обучают бесплатно.

   - В какую семинарию? Это далеко? — встревожилась мать.

   - Рукой подать. В Орле.

   - Слава тебе, господи!

   - Все-таки — ряса, — опустил голову Коля.

   - Первые четыре года поучишься, потом видно будет.

   - Почему четыре?

   - Только последние два года богословские, а до этого изучают мирские науки. Наберешься ума. Решишь,

   Я тебе помехой не буду..,

   «Приехал я в Орел, — вспоминал Николай Николаевич,— глухой дождливой осенью 1907 года с тоской в душе. Возможно, поэтому город произвел на меня такое гнетущее впечатление. Я был не поражен его «величиной», как мне предсказывал отец, а подавлен и растерян».

   Снаряжая сына в «дальний путь», Николай Петрович вспомнил давно забытого дальнего родственника — отца Агапия. У него нашел себе временный приют Коля.

   Жил престарелый Агапий на окраине города, недалеко от монастырской слободки, где томились опальные лица из низшего духовенства в ожидании «владычного суда».

   Несмотря на свой древний возраст, был отец Агапий чрезвычайно подвижен, памятлив и разговорчив.

   В молодом «поповиче» Поликарпове он нашел внимательного и жадного слушателя.

   Страстный собиратель древних рукописей, ревностный патриот своего родного города, Агапий бережно хранил на отдельной полочке произведения орловских «бумаго-марателей» — это слово отец Агапий всегда произносил с иронией. За пристрастие к вольнодумной светской литературе и впал он в злую немилость орловского архиепископа.

   Особенно почитал Агапий Лескова за то, что тот не щадил алчных и корыстолюбивых духовных владык.

   До занятий в семинарии оставалось дней десять, и Николай «набирался ума» в беседах с просвещенным хозяином дома.

   После одной из таких бесед Агапий подошел к заветной полке.

   - Коли готовишься к духовному званию, — сказал он, — почитай вот эту живописную книжицу нашего орловского умника-сочинителя. Охаена она и сожжена за непочтение к духовным владыкам, зла и поучительна. Нигде, как у меня, не сыщешь ее.

   Агапий вручил Коле редкий в ту пору экземпляр уничтоженной царской цензурой повести Лескова «Мелочи архиерейского быта». Эта документальная повесть была беспощадным обвинительным актом против столпов церкви, в частности, против орловских владык Смарагда и Никодима.

   Николай прочел повесть и ужаснулся. Агапий рассказал ему, что еще Петр Великий был в исступлении от алчности, жадности и чревоугодия князей церкви и в доказательство выискал у себя древнюю рукопись «Регламент или устав духовной коллегии», где было сказано: «Ибо слуги архиерейские обычно бывают лакомые скотины и где видят власть своего владыки, так с великой гордостью и бесстыдном, как тат аре, на похищение устремляются».

   Под влиянием рассказов Агапия укрепилось в Коле решение оставить семинарию после первых четырех лет обучения общеобразовательным предметам, а потом готовиться к сдаче экзамена на аттестат зрелости и поступить в институт.

   Николай учился в семинарии в годы реакции. Дух «вольнодумства», проникший сюда в революционный 1905 год, беспощадно подавляли, насаждая покорность и смирение.

   Но не всем воспитанникам семинарии начальство смогло внушить незыблемость формы «все от бога и по воле божией».

   Николай Поликарпов, выросший в обстановке взаимного доверия и нравственной чистоты, тянулся к тем немногим семинаристам, которые обнаруживали смелость суждений, чувство собственного достоинства, умение постоять за себя. Из них особенно запомнился ему Борис Лизогуб-Скотников.

   - Не было у нас в роду ни лизогубов, ни скотов! — сказал однажды Борис Поликарпову. — Моего родственника, — он подошел вплотную к Коле, — повесили...

   — За что?

   - Хотел, чтобы все люди были счастливыми.

   - И за это казнили?

   - Да, по приказу царя.

   Рассказ Бориса о трагической судьбе Дмитрия Андреевича Лизогуба, казненного по обвинению в подготовке покушения на царя Александра И, взволновал Колю. Ему всегда внушали родные и близкие, что виновниками всех бед являются нерадивые исполнители божьей и царской воли, а тут по приказу царя повесили человека, который хотел сделать людей счастливыми. Если верить рассказу Бориса, его родственника следовало причислить к лику святых, а царя — казнить.

   «Как-то в пылу спора, — вспоминает Николай Николаевич, — я, чтобы сгладить впечатление от его рассказа, стал обвинять Бориса, что он выдумал всю эту историю с Лизогубом. Борис обиженно пожал плечами и молча ушел. Наша дружба оборвалась. Вскоре Борис и вовсе исчез. Говорили, что он бросил семинарию и уехал из Орла».

   Поликарпов потерял товарища, который за короткое время стал ему близок и дорог. Юношу терзали сомнения.

   Кому рассказать? С кем поделиться? Отец Агапий! Как это сразу не пришло ему в голову?

   - Лизогуб?.. Может, Светлогуб? — спросил Агапий.

   Коля отрицательно покачал головой.

   — Не иначе, как он. Светлая личность. — Агапий распахнул книжный шкаф, извлек книгу, полистал, протянул Коле. — Читай . Весь вечер просидел Коля над рассказом Льва Николаевича Толстого «Божеское и человеческое». В нем под именем Анатолия Светлогуба выведен народоволец Дмитрий Андреевич Лизогуб, казненный в 1879 году в Одессе вместе с Чубаровым п Давиденко по обвинению в подготовке покушения на Александра II.

   Не все в образе Светлогуба соответствовало характеру, поступкам и особенно мышлению одного из основателей кружка «чайковцев» и «Земли и Воли» террориста Дмитрия Андреевича Лизогуба, но зато герой рассказа Льва Николаевича живо напомнил Коле Бориса, которого он так незаслуженно обидел своим недоверием.

   Знакомство с Борисом, беседы и споры с ним сыграли большую роль в переоценке многих, казалось, незыблемых для Коли в ранней юности истин.

   Коля стал по-новому смотреть на мир и на то, что в нем происходит.

   Еще бы раз встретиться с Борисом! Рассказать ему обо всем, поделиться с ним своими мыслями, мечтами... Поскорее бы покончить с семинарией, а там он его обязательно разыщет. Они действительно встретились спустя много лет. Но об этом позже.

   Агапия часто навещал маленький высохший горбоносый человечек.

   «Одни кости, обтянутые желтой морщинистой кожей, — вспоминал Николай Николаевич. — Личность в своем роде замечательная. Выдавал этот человек себя за потомка пленного наполеоновского офицера». Увидев первый раз Колю, оп склонил набок птичью голову и протянул тонкую, как плеть, руку:

   - Шаронье.

   Потом не спеша достал из кармана старинную лакированную табакерку с тонким орнаментом.

   - Какая прелесть! — воскликнул Коля.Шаронье улыбнулся и открыл табакерку.

   - Пуста, — вздохнул он. — Красивая пустота — она ни к чему, — и спрятал табакерку снова в карман. — Не в табакерке суть, — он слегка постучал сухим пальцем по лбу Коли и вопросительно посмотрел на Агапия.

   - Умом бог отрока не обидел, — Агапий обнял Колю за плечи.

   - В таком случае будем друзьями.

   - Ты ему понравился, — сказал Агапий, разглядывая ветхую рукопись, оставленную Шаронье.

   - Одна пыль, а не книга, — брезгливо поморщился Коля.

   - О книгах и людях, между прочим, — Агапий строго посмотрел на Колю, — судят не по переплету, а посодержанию. Умный человек — клад. Найди мне такого, я за ним на край света пойду. — Он указал на полку с рукописями. — Сотни лет, как ушли эти люди, а их умом мы живем. У Шаронье на полках таких умов тысячи.

   Тысячи! И сам он — ума палата. Держись, цепляйся за таких, чтобы не ползать тебе по жизни, а летать.

   Шаронье, в прошлом орловский семинарист, неведомо какими путями заброшенный в Петербург, где служил мелким чиновником в судебной палате, вернулся обратно в Орел в качестве наследника неожиданно скончавшегося богатого вельможи.

   Оказавшись при деньгах, он стал скупать у разорившихся помещиков фамильные библиотеки и забил книгами все комнаты своего обширного дома.

   Вольнодумец, поклонник Вольтера, Монтескье, Руссо и других представителей французского просвещения, талантливый самоучка, без посторонней помощи изучивший французский, английский, немецкий и итальянский языки, неделями не выходил из своей библиотеки. КАга-пию он являлся всегда неожиданно и заводил с ним яростный спор на богословские темы, пока, уронив па грудь голову, не засыпал в кресле.

   Узнав, что Коля учится в семинарии, «русский француз», как Агапий называл Шаронье, склонил голову набок и неожиданно захохотал.

   - Учится в семинарии? Очень хорошо! Именно в семинарии я научился не верить тому, чему там учат.Архангельский мужик Михаиле Ломоносов тоже, как и мы с тобой, чуть не стал попом, а стал... — Шаронье схватил Колю за руку, — пошли!

   Жил Шаронье в другом конце города. Они поднялись по узкой винтовой лестнице в башенку со стрельчатыми окнами. Высокие, под самый потолок полки были тесно уставлены книгами.

   - Здесь, — сказал Шаронье, — священная обитель энциклопедистов, — людей, которые пытались все постичь, все узнать. Жили они в разных странах, говорили на разных языках, по служили одному великому хозяину— Разуму, который не знает ни наций, ни народов! Шаронье взял с полки книгу в сафьяновом переплете.

   - Ломоносов! Крупица гениальных трудов человека, чьи идеи на сто и больше лет определили свое время. Многие труды его никогда не были опубликованы, затерялись, а многие открытия прошли незамеченными и были потом вновь «открыты» другими. Эх, Россия-матушка, — вздохнул Шаронье, — скольким гениальным сынам твоим обернулась ты злой мачехой!

   О Ломоносове Коля слышал еще в детстве. Отец часто рассказывал детям, как великовозрастный сын простого рыбака достиг вершин знания благодаря трудолюбию и упорству.

   Коля узнал, что Ломоносову пришлось скрывать крестьянское происхождение и выдавать себя за холмогорского поповича. Он оживился, когда услышал, что великий ученый проучился в академии только четыре года.

   - И я тоже...

   - Совсем как Ломоносов, — улыбнулся Шаронье.

   - Нет, что вы? Я просто так, — смутился юноша.

   - Почему нет? Дерзай! Если не Ломоносовым, то становись Российским Платоном или Ньютоном, как завещал Ломоносов!

   О Ньютоне Коля тоже слышал еще в детстве. А о Платоне и о многих других замечательных людях разных поколений, начиная от древнейших, рассказал ему новый друг Шаронье.

   "Я пристрастился к этим рассказам, — вспоминал Николай Николаевич, — увидел, сколько прекрасного, вдохновляющего, высокого в жизни героев – мучеников искусства, зодчих нового счастливого мира, владыкой которого будут знание и труд"